[лорд северных морей]

gute Nacht, камрады. это мой первый фанфик за три года, если не считать того парижского наброска по приддоньяку. вдохновение и настрой у меня сущности сложные и непостоянные, но я твердо решила их приручить написанием различных опусов, эссе и пидорских текстов. матчасть здесь вероятно страдает и постельная сцена не прописана так, как мне хотелось бы ее видеть. но я не оставляю надежды ее закончить, как подберутся нужные слова для описаний такой вот мудреной суровой нежности и заботы. я сделяль

никаких сожалений

Палящий знойный Лиссабон с омерзительно оранжевыми крышами, которые медленно проносились в полуденном мареве по мере приближения «Аталанты» по Тахо к порту. Бедная, но по своему счастливая страна. Зачем ей стремиться к северным угрюмым гигантам экономики? По сути, все это житейские мелочи, когда дело касается выхода в воду, настолько ярко-бирюзовую, что этот цвет врезается во сны. А тем более экономики и политики выглядят ничтожными на корабле, по возрасту превосходящим все европейские организации вместе взятые.
Ни на что непохожий солоновато-горький запах древесины, масло для снастей, симфония бриза в марселях, стройное шуршание такелажа, правильная работа организма-корабля, который, тем не менее, требует реконструкции, своеобразного лечения, и она, к особому сожалению капитана Кальдмеера, может быть осуществлена в пыльной португальской столице.
Поначалу дело о реконструкции представляется бесконечным бумажным болотом, но исторические фонды и просто люди, видимо, родившиеся не в том веке и потому отдавшие свои сердца навеки парусным устаревшим судам, достаточно спонсируют: в Э Лотасе находятся не только вездесущие бюрократы, но понимающие южане.
В конце концов, позаботившись о корабле, можно позволить найти пристанище и себе, достаточно приемлемое, чтобы спустя несколько месяцев оно не осточертело и не хотелось холодить старые кости на побережье в ожидании отплытия.
Олаф переписывается формально со всей командой реконструкторов, ненавязчиво осведомляется о жилье с англоговорящим владельцем (о других идеальных вариантах мечтать не приходится). Не менее вежливо Салина рассказывает о своем друге, который тоже участвует в восстановлении корабля, но он еще не вернулся из Испании. Он-де разузнает, не захочет ли означенная персона, «застрявшая у назойливых испанских родственников» (в силу менталитета португальцы позволяют себе такие высказывания) с интересным сочетанием имени из юга и севера приютить у себя капитана. Олаф сразу отметает этот вариант, не любит он посредников. Хотя во время плавания иногда пытался себе вообразить человека с именем «Ротгер Вальдес»; с возрастом немецкий капитан был склонен к внутренним философским размышлениям.
Перед самым отплытием приходит, точнее, врывается письмо, так бесцеремонно, что путает все намерения Кальдмеера по поводу поселения в Португалии. Оно содержит в себе сотую долю извинений за несколько сорванные планы, а остальное – судовые пометки и замечания, а еще в конец закралось предложение, которое не хочется отвергать, иначе нарвешься на пыл адресанта, так подсказывает внутренне чутье немца. "Что ж, пусть идет как идет" – удобная мысль так и пристроилась рядом с непонятным чувством.
За 17 дней путешествия по Атлантике вполне можно выучить основы португальского, а по прибытии все равно ничего не понять, объясняться на английском, мысленно сдержанно ругаться в адрес жары на немецком.
Смуглые и не очень люди, где-то мелькают оливковые скулы, черноволосы, все как один, женщины не обладают внутренней утонченностью, она свойственна больше мужчинам.
Теплая встреча ожидает Кальдмеера на берегу. Команда весьма разномастная, но все горят в предвкушении встречи с «Аталантой». Тяжело двигаясь в узком проеме порта, он вплывает в отсек и теперь почти на полгода перешла из власти воды во власть умелых крепких рук моряков и острых глаз специалистов.
А вот и пылкий Ротгер Вальдес. Кто-то на ходу доверительно сообщает прозвище "Бешеный". Капитан относится к этому с чистым скептицизмом. Однако, в частичной правдивости приходится убедиться, когда взгляды пересекаются при приветствии: формальное против теплого и уважительного, но в темных как южная ночь глазах мелькает секундная усмешка и отголосок дикого огня. Сплошные шалости на дне. Сильное рукопожатие, мозолистые широкие ладони, которые характерны для бывалого моряка, с внутренним удовлетворением подмечает Олаф. Так или иначе, рано или поздно внутренний айсберг наконец позволяет себе таять, хотя и медленно, ледяная капля за другой.
В третий совместный вечер понимаешь, что человек напротив точно будет больше чем врагом/другом/und und und. А может и с самой первой встречи (или письма).
- Вам когда-нибудь говорили, что вас необходимо разморозить? Не дело остужать город своим темпераментом, капитан.
Тень улыбки на лице Олафа: « И вы полагаете, что вам одному под силу справиться с полувековой глыбой?»
И он получает настолько серьезный ответ, что впору принять его за шутливое обещание – Не сомневайтесь во мне. Под пытливым глубоким взглядом становится немного неуютно, словно огонь подошел слишком близко к внутреннему Коциту, где находится похороненный дьявол Кальдмеера.
Аккуратный винный водопад падает в бокал при тусклом свете лампы. Огни города тоже тускнеют рядом с пламенем внезапного невысказанного прямо обещания.
Утро, день и до краснеющих лучей – изнурительное кренгование. Потом днище, нижние палубы, такелаж бегущий и стоячий, четыре стремящиеся ввысь мачты, особенные проблемы возникают с бизанью. Процесс растягивается на неопределенный срок или обычно контролирующий все Олаф теряет счет дням? Но с каждой вечерней беседой Кальдмееру сложившиеся обстоятельства представляются все в менее мрачных тонах.
Один раз удалось даже выбраться в океан, спасибо полукровке со странным именем. Какое все-таки странное и бешеное создание (удивительно меткое прозвище, но не в прямом смысле его нужно понимать).
Север, юг, гибкость большой кошки - в Вальдесе вообще много животной прекрасной природы, которая не очень тщательно запрятана. По крайней мере, Олаф недоумевает, почему ему так легко с ней управляться и не нужно ее угнетать. И почему-то немец твердо уверен, что она, та самая дикая природа, распоясалась бы на войне.
Ночные кастаньеты и гитары почти перестали раздражать, их переливчатые резкие звуки тонут в оглушительной тишине после особенно живого разговора. Привычка к жесткой самодисциплине дает сбой, но Кальдмеер все равно опомнится, ну и что, что через два месяца? Вечерняя традиция «поговорить-помолчать» плавно перерастает в «немного посмотреть на собеседника» (нельзя отрицать, что он красив), «немного полюбоваться и изучать», «пристально следить за движениями» и «внутренне одергивать себя».
И с легким сердцем (которое однако борется с паразитами тревоги и самоосуждения) забыться еще на две недели. Чайкой пронеслась мысль, что осталось недолго и можно попробовать потерпеть. Не успела мысль и закончится, как Олаф был за нее оригинально наказан целомудренным прикосновением обветренных губ в уголок губ.
Седой капитан ошарашен и не успевает опомниться, как снова атакован в самую сердцевину ледяной глыбы: «Зачем вы так пристально смотрите? Здесь, в Португалии это призыв к активным действиям, между прочим, » - Ротгер смеется и уходит к себе.
Однажды Олаф увидит, как Вальдес танцует с одной из хорошеньких местных. Он будет за спинами толпы смотреть до самого конца и незаметно (как ему самому кажется) скроется в одном из обходных путей до дома, который успел выучить за время пребывания. Он вспоминает, зачем нарастил ледяной панцирь, а потом понимает, что от него мало что осталось, и гневный дьявольский порыв стремится наружу. Импульс, который не хочется называть никак (курсивом), ведет Олафа кругами. Ночной прохладный воздух вроде как выветривает этот совершенно неуместный гнев похороненного демона. Вдруг Олаф слышит окрик сверху и от него чуть вздрагивает.
- Заплутали, капитан?
Дорожка пошла неровно и бесконтрольно, когда Кальдмеер получил приглашение пожить в холостяцкую квартиру близ порта. На счастье, этим утром ждала тяжелая работа с настройкой парусов, и мысли не допускали вольностей. Близящийся вечер они не обкладывали бессмысленными надеждами и намеками. Самообладание восстановлено на удивление быстро, внутри вновь нарастают ледяные пещеры, но уголок губ иногда горит.
- Сдается мне, что у вас айсберг трескается – Вальдес склоняется к нему через столик в доверительном жесте
- Не вижу причин для этого, – Олаф пожимает плечами, при этом не сокращая дистанцию.
- Внутренне чутье подсказывает, что вы чего-то ждете, – внутри все уже давно замерзло.
- Вероятно, отплытия. Но мне интересно выслушать ваши предположения.
Старые истины о защите и нападении сегодня оказываются истолкованы совершенно превратно. Ладонь почувствовала в кои-то веки не сушь дерева, а человеческое тепло.
В этом соленом красном городе все насыщенно и густо: вино, речь, воды Тахо, привязанности.
И как никогда время - оно течет вязкой смолой в горячности второго поцелуя и переплетенных пальцев. Наполовину не осознавая реальность, Кальдмеер дает вовлечь себя в медленный поток португальской ночи. Они встают почти одновременно, недолго смотрят нечитаемыми взглядами, но точка невозврата была еще до того пристального взгляда. Ладонь почти что деликатно лежит на чужом затылке и несильно давит, притягивая ближе. Олафу необычно чувствовать жар чужой крови в чувственном тесном объятии. Ночь до боли нежна как ласка жесткой руки. Она оглаживает напряженные плечи, скользит к лопаткам. Задохнуться от настойчивых чужих губ - хорошая причина умереть, но не тогда, когда падаешь на чужую постель, придавленный телом любовника.