29.03.2014 в 00:14
Пишет генварь:господи обожаю герцена
люблю, когда герцен кого-нибудь описывает, прекрасно у него это получается. но когда очередь доходит до николая - аж со страниц яд ненависти капает
Есть что-то таинственное, роковое в судьбе полнейшего представителя поколения, о котором я говорю, — в судьбе графа Милорадовича. Храбрый, блестящий, лихой, пышный, беззаботный, благородный, десять раз выкупленный Александром из долгов, волокита, мот, болтун, любезнейший в мире человек, идол солдат, управлявший несколько лет Петербургом, не зная ни одного закона, — граф Милорадович был убит в первый день воцарения Николая.
Этому прозаическому человеку не нужно было таких людей, как Милорадович: они неловки, неудобны, слишком надеются на себя, — они, правда, готовы лить свою кровь, сидеть на поле брани, но — они иногда возражают, шумят, громко хохочут, пьют много, дурно стоят во фрунте, — Николаю нужны люди, которые, входя к нему ежедневно два-три раза в продолжение двадцати лет, каждый раз бледнеют, как Бенкендорф. Ему нужны агенты — а не помощники, исполнители — а не советники. Он никогда не мог придумать, что сделать из умнейшего всех русских генералов, из Ермолова, — он его оставил доживать век в Москве.
Николай — это Павел, вылеченный от безумия, но не поумневший, Павел без добрых порывов и без бешеных поступков. У отца была белая горячка самовластья, delirium tyrannorum, у сына она перешла в хроническую fièvre lente. Павел душил из всех сил и в четыре года свернул шею — не России, а себе, Николай затягивает двадцать шестой год понемногу петлю России — с немецкой выдержкой и аккуратностию.
Живую связь между Павлом и Николаем составляло худое, желтое, иссохнувшее, гнусное привидение, существо с ядом и желчью в жилах, неусыпное, во все мешающееся, вечно злое, мертвящее,-- существо, заставившее русский народ проклинать Александра, лучшего из ряда царей после Петра, — существо, заклейменное стихами Пушкина "Холоп венчанного солдата". Николай его терпеть не мог — он чувствовал в нем соперника. Двух Аракчеевых было много для России.
При Николае характер генералов 1812 г. изменяется, школа Аракчеева растет, школа писарей и аудиторов, дельцов и флигельманов, школа людей бездарных, но — точных, людей бездушных — но с ненасытным честолюбием, людей посредственных — но способных доносить, пытать, засекать, людей, знающих все уловки, все законы, ворующих систематически, грабящих по правилам политической экономии. Несколько потерянных стариков являются там-сям в Государственном совете; чуждые, отсталые, они стараются догнать холодных злодеев и боятся признаться, что у них есть сердце; двум-трем удалось переродиться.
*
Террор после 14-го декабря не мог разом пришибить все эти молодые силы, все эти свежие ростки. Надобно было воспитать поколение шпионов и наушников, развратить до корня чиновничество и прочно устроить корпус жандармов, чтоб достигнуть до той степени совершенства и виртуозности, до которой дошло русское правительство теперь.
Да, износил, истер, передушил всех этих людей, хранивших веру в близкую будущность Руси, жернов николаевской мельницы, — целую Польшу смолол, — а сам все еще мелет.
URL записилюблю, когда герцен кого-нибудь описывает, прекрасно у него это получается. но когда очередь доходит до николая - аж со страниц яд ненависти капает
Есть что-то таинственное, роковое в судьбе полнейшего представителя поколения, о котором я говорю, — в судьбе графа Милорадовича. Храбрый, блестящий, лихой, пышный, беззаботный, благородный, десять раз выкупленный Александром из долгов, волокита, мот, болтун, любезнейший в мире человек, идол солдат, управлявший несколько лет Петербургом, не зная ни одного закона, — граф Милорадович был убит в первый день воцарения Николая.
Этому прозаическому человеку не нужно было таких людей, как Милорадович: они неловки, неудобны, слишком надеются на себя, — они, правда, готовы лить свою кровь, сидеть на поле брани, но — они иногда возражают, шумят, громко хохочут, пьют много, дурно стоят во фрунте, — Николаю нужны люди, которые, входя к нему ежедневно два-три раза в продолжение двадцати лет, каждый раз бледнеют, как Бенкендорф. Ему нужны агенты — а не помощники, исполнители — а не советники. Он никогда не мог придумать, что сделать из умнейшего всех русских генералов, из Ермолова, — он его оставил доживать век в Москве.
Николай — это Павел, вылеченный от безумия, но не поумневший, Павел без добрых порывов и без бешеных поступков. У отца была белая горячка самовластья, delirium tyrannorum, у сына она перешла в хроническую fièvre lente. Павел душил из всех сил и в четыре года свернул шею — не России, а себе, Николай затягивает двадцать шестой год понемногу петлю России — с немецкой выдержкой и аккуратностию.
Живую связь между Павлом и Николаем составляло худое, желтое, иссохнувшее, гнусное привидение, существо с ядом и желчью в жилах, неусыпное, во все мешающееся, вечно злое, мертвящее,-- существо, заставившее русский народ проклинать Александра, лучшего из ряда царей после Петра, — существо, заклейменное стихами Пушкина "Холоп венчанного солдата". Николай его терпеть не мог — он чувствовал в нем соперника. Двух Аракчеевых было много для России.
При Николае характер генералов 1812 г. изменяется, школа Аракчеева растет, школа писарей и аудиторов, дельцов и флигельманов, школа людей бездарных, но — точных, людей бездушных — но с ненасытным честолюбием, людей посредственных — но способных доносить, пытать, засекать, людей, знающих все уловки, все законы, ворующих систематически, грабящих по правилам политической экономии. Несколько потерянных стариков являются там-сям в Государственном совете; чуждые, отсталые, они стараются догнать холодных злодеев и боятся признаться, что у них есть сердце; двум-трем удалось переродиться.
*
Террор после 14-го декабря не мог разом пришибить все эти молодые силы, все эти свежие ростки. Надобно было воспитать поколение шпионов и наушников, развратить до корня чиновничество и прочно устроить корпус жандармов, чтоб достигнуть до той степени совершенства и виртуозности, до которой дошло русское правительство теперь.
Да, износил, истер, передушил всех этих людей, хранивших веру в близкую будущность Руси, жернов николаевской мельницы, — целую Польшу смолол, — а сам все еще мелет.